Как жанр книги перестал иметь всякое значение
Сравнительно недавно, в прессе прошли открытые дебаты между двумя корифеями фантастики Кадзуо Исигуро и Урсулой К. Ле Гуин. Все началось с довольно пессимистичного интервью, которое Исигуро дал The New York Times в честь выхода своего нового романа, The Buried Giant. В частности, писатель скорбно вопрошал — поймут ли читатели всю глубину мысли, все идеи, облеченные в фантастическую оболочку, или же увидят только ее? Не оттолкнет ли жанр фэнтези от книги серьезных, думающих людей, привлекая не своим содержанием, а драконообразным облачением?
В ответ Ле Гуин довольно резонно заявила, что, в первую очередь, роман будет восприниматься как фантастика. Но что в этом такого, ведь уже сейчас существуют сотни интереснейших книг, жанр которых никого не интересует: люди стали, в конце концов, осознавать доминирование содержания над оболочкой.
Конечно, только самые закоренелые снобы не думают о жанре как таковом. Но уже несколько в другом контексте: есть книги умные и глупые, хорошо написанные и написанные так, что выпадают из рук. Книга может быть забавной или грустной, но судить о ее содержании по так называемому жанру давно перестали.
Творить что-то действительно серьезное в рамках саги о вампирах и оборотнях — да почему, в конце концов, нет.
Давным-давно, сэр Конан-Дойль терпеть не мог популярности собственного Шерлока Холмса. Он хотел, чтобы его запомнили по серьезным историческим книгам. Но кто скажет, что рассказы о Шерлоке Холмсе — не настоящая литература? А кто будет так глуп, что назовет Станислава Лема обычным фантастом?
И сейчас писатели, в конце концов, сами перестают бояться ограничений жанра. Фантастика просто предлагает неизмеримо большее поле для творчества, чем реалистичная проза. Творить что-то действительно серьезное в рамках саги о вампирах и оборотнях — да почему, в конце концов, нет.
Для большинства писателей 20-го века это было совершенно невозможно. Художественная литература, книги для развлечений считались уделом невежественного плебса. Теперь же, осознавшие свободу жанра писатели поставили в положение ханжей тех людей, кто еще пытается ратовать за строгое разграничение литературы.